Электророман Андрея Платонова

Опубликовано: 2020-02-24 03:03:20



Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Константина Каминского «Электророман Андрея Платонова» (перевод Татьяны Набатниковой).

Неповторимая фигура Андрея Платонова уже давно стала предметом интереса множества исследователей и критиков. Его творческая активность как писателя и публициста, электротехника и мелиоратора хорошо описана и, казалось бы, оставляет всё меньше пространства для неожиданных поворотов, позволяющих задать новые вопросы хорошо знакомому материалу. В книге сотрудника кафедры славистики Берлинского университета Константина Каминского такой поворот найден. Его новизна — в попытке вписать интеллектуальную историю, связанную с советским проектом электрификации и его утопическими горизонтами, в динамический процесс поэтического формообразования. В результате, электричество предстает не только предметом сюжетной одержимости Платонова, но и энергией, питающей его электропоэтику.

Предлагаем ознакомиться с фрагментом из первой части книги.

 

Еще в программной статье «Культура пролетариата» в конце октября 1920 года Платонов выражал скепсис по отношению к универсальности электроэнергетической картины мира:

Недавно я прочитал старую книжку одного ученого физика, где он почти с уверенностью говорит, что сущность природы — электрическая энергия. Я совсем не ученый человек, но тоже думал, как умел, над природой и такие абсолютные выводы ненавидел всегда. Я знаю, как они легко даются, и еще знаю, как природа невообразимо сложна….[1]

Платонов явно намекает на «Electricity and matter» (1903) Дж. Дж. Томсона, которая в русском переводе появилась в 1909 году и которую студент электротехники Платонов должен был знать. Его скепсис по отношению к «абсолютным выводам» об электричестве прошел всего несколько месяцев спустя, как показывает текст его доклада об электрификации:

Электричество есть свет нашей земли, оно станет теперь вечно горящим глазом вселенной и, может быть, ее первой мыслью. Электричество — это универсальная энергия. Всякая другая сила может ее произвести, и она в ответ тоже может эту силу, которая произвела ее, обратно воспроизвести. Электричество — легкий, неуловимый дух любви: оно выходит из всего и входит во всё, где есть энергия. Электрификация есть осуществление коммунизма в материи — в камне, металле и огне[2].

Риторическая структура доклада демонстрирует владение основными топосами дискурса советской электрификации:

1. Электричество соответствует пролетарскому сознанию как стихийная природная сила.

2. Электричество гарантирует имплементацию новых медиальных техник и структур коммуникации, которые отвечают пролетарскому классовому сознанию.

3. Электрификация представляет собой технический эквивалент пролетарской революции и подтверждает — как наглядное доказательство научно-технологического прогресса — истинность и внутреннюю связность материалистической идеологии коммунизма.

Кроме того, дискурс советской электрификации наследовал христианско-мифологической топике искупления, которая, с одной стороны, была определяющей для раннего пролетарского движения в России, а с другой — была обычным делом в западной репрезентации электричества и электротехники того времени[3].

Подводя итог, можно сказать, что доклад Платонова об электрификации, хотя и тщательно составленный и, насколько мы знаем, прочитанный с блестящим ораторским талантом, был в принципе не слишком оригинальным, что, впрочем, и не являлось целью докладчика. Интереснее в этом смысле последующие публицистические тексты 1921 года, в которых Платонов попытался интеллектуально расширить тему электрификации и применить ее к своей нарождающейся идиосинкратической поэтике. В статье «Золотой век, сделанный из электричества» (1921) Платонов смог связно сформулировать утопический субстрат кампании электрификации.

Золотой век кто ждал через тысячу лет, кто через миллион, а кто совсем не ждал его, потому что не дождешься. А мы не ждем, а делаем его и сделаем через десять лет. Вот, без ненужных сладких чувственных слов, цифровой план, по которому будет осуществлен «золотой» век, отстроена заново Россия через десять лет благодаря электрификации[4].

После этого Платонов привел, казалось бы, без особой связи, «без лишних слов» статистические цифры государственной комиссии по электрификации, взятые из ГОЭЛРО (ил. 1).

Статистика, взятая Платоновым из таблиц ГОЭЛРО, отражает показатели будущего (ил. 2). Цифры категории I относятся к довоенному производству. Цифры категории II обозначали задачу электрификации к концу десятилетия (1930) и предполагали подъем индустрии и транспорта в среднем на 80 %, что относительно довоенного развития (70 %) означает рост на 10 %[5]. Чтобы выйти на расчетные цифры, были необходимы объемные иностранные инвестиции. Этим и был предопределен переход к новой экономической политике (НЭП), принятый на десятом съезде партии 15 марта 1921 года[6].

 

Ил. 1. Платонов А. Золотой век. C. 147

 

Ил. 2. (План электрификации Р. С. Ф. С. Р. Доклад 8-му Съезду Советов Государственной Комиссии по Электрификации России. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. C. 183)

Платонов дал альтернативную интерпретацию этих статистических данных. Осуществление планов электрификации за десятилетку означает, по его расчетам, что стране будет достаточно 0,5 миллиона рабочих, взятых в промышленности и транспорте, плюс 20 миллионов человек, взятых из сельского хозяйства (оценочная цифра, которую Платонов ничем не подкреплял), то есть 21,5 миллиона рабочих из 57 миллионов имеющейся рабочей силы. Результат роста производства вследствие электрификации Платонов пересчитывает в рост культурной продукции.

Значит, электрификация не только освобождает от производственного труда нерабочие возрасты (ниже и выше 18–49 лет), но и экономит еще 31,5 миллиона хороших, сильных, вполне работоспособных людей, освобождая их для творчества высшей культуры. Это значит, что электрификация есть начало освобождения человечества от угнетения материей, от борьбы с природой за изменение ее форм из вредных и негодных в полезные и прекрасные[7].

Таким образом, расчет преимуществ электрификации становится провозглашением антропологического проекта искупления — освобождение человека от угнетения материей обосновывается эволюцией человечества[8].

Платоновский дискурс электрификации (и дискурс советской электрификации в целом) в принципе подчиняется двум конкурирующим повествовательным линиям. С одной стороны, его следует понимать не как утопию, а как фактическую данность, как квинтэссенцию реального. С другой стороны, дискурс электрификации то и дело сбивается в характерную поэтику утопии. Более того, он оказывается одновременно и утопическим, и антиутопическим. Что позволяет говорить о двойной системе обусловленности, посредством которой соперничество нарративов и семантических стратегий обеспечивает гибкость и стабильность дискурсивных границ[9].

Правда, анализ утопической поэтики показывает, что дискурс утопии у Платонова (и в ранней советской культуре в целом) отмечен конкуренцией рационалистических (западных) и традиционных (народных) утопий. В основе описания утопического мышления зачастую лежит бинарная оппозиция — динамическая vs статическая утопия или эскапистская vs конструирующая утопия[10]. Ханс Гюнтер проясняет различие между рационалистической утопией и народной утопией искупления на примере Достоевского и Платонова:

Утопия у Достоевского и Платонова носит весьма различные черты. Для одного она — абстрактное теоретическое построение, для другого — бесконечное движение в будущее. Если один отвергает ее как рационалистский продукт Западной Европы, пересаженный на русскую почву далекой от народа интеллигенцией, то для другого она исходит из глубин души этого самого народа[11].

Можно расширить тезис Гюнтера в том смысле, что Платонов не меньше приветствовал и выделял рационалистскую, интеллектуальную, механистически-конструирующую утопию инженеров, которая со своей стороны предлагала — благодаря сильным антикапиталистическим элементам — стыковку с большевистской государственной утопией и народной утопией искупления. Электрификация гарантировала синтез эскапистской, народной, статической утопии и утопии конструирующей, ученой, динамической.

В этом контексте можно рассматривать и формирование платоновской электропоэтики, и выражение динамического электросказа, которые как базовые элементы определяют повествовательную технику и повествовательный стиль Электроромана.



[1] Платонов А. Культура пролетариата. C. 92–93.

[2] Там же. C. 139–142.

[3] В этом контексте характерно воспоминание Генри Адамса о его посещении Всемирной выставки 1900 года: «Но для Адамса динамо превратилось в символ бесконечности. Когда он освоился в огромной галерее машин, он стал воспринимать динамо как нравственную силу — так, как ранние христиане воспринимали крестное знамение». — Adams H. The Education of Henry Adams: An Autobiography. Boston: Miffl in, 1961. P. 380–381.

[4] Платонов А. Золотой век, сделанный из электричества // Платонов А. Чутье правды. М.: Советская Россия, 1990. C. 146–148.

[5] План электрификации Р. С. Ф. С. Р. Доклад 8-му Съезду Советов Государственной Комиссии по Электрификации России. C. 184.

[6] Введением новых правил законодательства для иностранных концессий в ноябре 1920 года Ленин уже предвосхитил ратификацию ГОЭЛРО на 8-м съезде партии в декабре 1920-го. Наиболее полно об этом см.: Хромов С. Иностранные концессии в СССР: Исторический очерк, документы. М.: Институт российской истории РАН, 2006. Примечательно, что немецкие электротехнические компании Telefunken, AEG и Siemens следует рассматривать, благодаря личным отношениям с Леонидом Красиным, как вдохновителей и первых выгодоприобретателей этой концессионной политики. Cм.: Lutz M. Siemens im Sowjetgeschäft . C. 112–113.

[7] Платонов А. Золотой век. C. 148.

[8] Экономическая статистика и демография работают как основные приемы при создании образа Золотого века, показанного в повести Константина Циолковского «Приключения атома» и в его евгеническом эволюционном учении, находящемся в рамках мальтузианской традиции. См.: Циолковский К. Приключения атома. Повесть. М.: Луч, 2009. C. 84.

[9] Koschorke A. Wahrheit und Erfi ndung. Grundzüge einer Allgemeinen Erzähltheorie. Frankfurt am Main: Fischer, 2012. S. 370.

[10] Heller L., Niqueux M. Geschichte der Utopie. S. 12.

[11] Günther H. Das Goldene Zeitalter aus dem Kopf und aus dem Bauch (Die Utopieproblematik bei Dostoevskij und Platonov) // Zeitschrift für slavische Philologie. 1993. Bd. 53. S. 165.

Related posts